Г-н Глушкоу сидел за столиком и мерзко улыбался. Где-то далеко, за сотни километров, шумело море, стонали чайки. В доках большого порта, как представлял себе Юрик, в одежде, пропитанной потом, маслом и солёной водой, трудились рабочие. А здесь, в стольном граде Киеве, в баре "Докерз", под музицирование блюзменов люди с доходом выше среднего неспешно потягивали пиво.

Г-н Глушкоу поправил причёску. Собственно, не то чтобы поправил, а вернул её в первоначально взъерошенное состояние. Парик его сидел несколько набок, отчего лицо, фактически нарисованное ярким макияжем, казалось ещё более отвратительным. "Пусть этот жалкий старикашка, - думал в предвкушении Юрик, машинально приподнимая накладные груди, - прочувствует на себе всю пакостность его методов, пусть его кондрашка хватит..."

За соседним столиком сидел г-н Шостаков. Он давно узнал Юрика, и от это ему с каждым выпитым бокалом становилось всё противней. Пиво стало попахивать ослиной мочой (впрочем, поручимся за Шостакова: в действительности ни запах, ни вкус означенной жидкости ему был неведом), музыканты вздумали сбиваться с ритма, а время затормозило свой размеренный бег. Становилось невыносимо. Башмаков, как человек хорошо воспитанный, пытался сдерживать непроизвольные порывы пересесть куда-нибудь подальше, что уже поторопились сделать другие посетители заведения в зоне непосредственного визуального контакта; он лишь вначале прикрывался меню, любезно предоставленным официанткой, а потом, когда пришлось сделать заказ и меню унесли, - ладошкой и пачкой сигарет. Отвратительно одетый г-н Глушкоу не обращал на окружающих никакого внимания. Эпатаж - это месть обществу за его равнодушие.

Как бы ни шалило субъективное время г-на Шостакова, объективные стрелки на хронометре, висевшем над барной стойкой, неумолимо приближались к моменту, когда должен был явиться дядюшка Ау - его-то и поджидал г-н Глушкоу "Сейчас, сейчас, - думал он, - этот маразматик получит "деловую встречу", он, гад такой..." - Увлечённая мысль Юрика внезапно была прервана. Перед ним вдруг вырос непомерного роста плечистый вышибала, в белой рубашке и с карточкой, прищепленной к нагрудному карману. "Прошу прощения, - сказал он, - глядя прямо на Юрика, - этот столик заказан. Через три минуты сюда придёт наш постоянный клиент. Так что прошу освободить".

Г-н Глушкоу был связан клятвой молчания, поэтому из его горла вырвалось лишь неразборчивое хриплое возмущение. Конечно, такой оборот дела в его планы не входил. Он закинул ногу за ногу, отчего стали видны его не слишком изящные икры в сетчатых колготках, и попытался закурить. Выждав ещё минуту, вышибала подал Юрику руку, потом, без помощи со стороны последнего, приподнял его и повёл к выходу. В дверях ноги у г-на Глушкоу подкосились, и, сделав по инерции несколько шагов по тротуару, он грохнулся без чувств. Месть общества - это крепкий пинок под зад.

Дядюшка Ау, как всегда, был пунктуален. "Надо же, - подумал он, обходя не слишком приятной наружности рухнувшее тело, - испортилось и это заведение; пора присмотреть что-нибудь новенькое". Внутри его встретил старший менеджер, поинтересовался самочувствием и провёл к любимому столику дядюшки Ау, освобождённому специально к приходу важного гостя. "Впрочем, - рассудил дядюшка, - случайности бывают со всеми, главное на них верно реагировать... А где это, скажите не милость, кандидат? Опаздывает?.. Нет, всё-таки, плохо ещё работает наша воспитательная система. Где-то мы ошибаемся в наших расчётах..."

К пиву г-на Шостакова постепенно возвращался первоначальный вкус.